 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
|
|
|||||||||||||
| Реванш красавчика | |
| Le revanche du smatte Дата выхода интервью: 1986-02-01 |
|
 |
|
|
Даниэль Лавуа бежит, бежит до потери дыхания, как кто-то, не проживший еще свою юность и нагоняющий потерянное время. Миновала полночь. Воскресный вечер, но Париж еще не спит. В ресторане на Елисейских полях официанты суетливо обслуживают посетителей. Они крутятся вокруг человека в возрасте около тридцати лет. «Мне кажется, я его знаю», говорит один официант. Его напарник соглашается. Он тоже его знает, но не может его вспомнить. «Слушай, как же его зовут?», говорит он, роясь в памяти. «Это певец, канадец...» Конец их разговора теряется в звоне тарелок. В это время канадец – знаменитый бродяга, поющий на улицах и в Национальном центре искусств, поющий за хлеб, пиво и для своей матери – сосредотачивается на форели с какой-то сомнительной подливкой. Ему 36 лет, у него преждевременно поседевшие волосы, худое лицо с резкими, угловатыми чертами и сияющие глаза янтарного цвета. Если бы он был одет в редингот, его бы наверняка приняли за Grand Meaulnes. В смокинге он бы легко сошел за разочарованного одинокого человека или за утомленного жиголо. Но Даниэль Лавуа этим вечером решил быть самим собой. Он носит парусиновые туфли [в оригинале espadrilles – холщовые туфли на веревочной подошве, комнатные туфли], давно вышедшие из моды и с удовольствием ловит заинтригованные взгляды, бросаемые на него официантами. На десерт он созерцает бокалы, скромно выстроенные перед ним. Что-то кажется ему забавным. За взглядом прищуренных глаз прячется лукавство, подросток, задумавший шалость. «Ты видишь эти бокалы, говорит он своему озадаченному собеседнику, если бы я не был таким робким, не был таким подчиняющимся, я бы заставил их взлететь над землей. Это было бы очень забавно, пусть не сразу, но завтра, через неделю, можно было бы помереть со смеху». Даниэль Лавуа изучает мою реакцию уголком глаза. Он ждет поощрения. Ждет, что я брошу ему вызов. С ним всегда так. Если его не подтолкнуть, не подать ему знак, он останется там, как растение, опутанный своей робостью, своим страхом и пассивностью. Но стоит его чуточку спровоцировать, внимание! Красивый Брюммель, очень робкий, романтик, опоздавший проснуться, катящийся шар, подавляет свой страх, отодвигает сомнения и мчится вперед. Три бокала на столе звенят как будто от страха. Даниэль Лавуа смотрит на них со все большим и большим упрямством. Осмелится ли он? Он умирает от желания это сделать. Я бросаю на него беглый взгляд через плечо, поднимаю голову, делаю глубокий вдох. Его длинные узловатые пальцы начинают нервно выбивать дробь по скатерти. Внезапно безумная идея уступает место знакомому чувству. Виновность. Даниэль Лавуа начинает взвешивать свои шансы выиграть, подсчитывает последствия своего поступка и очень быстро хочет ограничить потери. Он ждет последнего приглашения, которое не последовало, и моментально меняет тему разговора. «У меня проблемы с авторитетом, с властью», рассказывает он. «Я вырос в Манитобе под надзором священников. Вырос в страхе. В тех редких случаях, когда я пытался восстать, меня били по пальцам и по голове так сильно, что я никогда не осмеливался сделать это еще раз.» Бокалы не сдвинуты и не двигаются. Даниэль Лавуа – преступник, не знающий сам себя, не осознающий себя рокер. Буря эмоций и противоречий устраивают нестройный концерт в душе. Ничего снаружи. Внешне Даниэль Лавуа – воплощение любезности на земле. Никогда лишнего слова, никогда ни слова против. Внутри же личность намного более сложная и наверняка более противоречивая. Он родился в «священной воде», 17 марта 1949 в Дюнреа, захолустном местечке в 150 милях от Виннипега. Вырос в лингвистической и культурной путанице. Его мать любит музыку, отец – медицину. Монашки следят за его музыкальной культурой, иезуиты – за медицинской карьерой. Между ними балансирует его сердце. В 1967 он выигрывает конкурс «Jeunesse oblige» Радио-Канады, в категории автор-композитор-исполнитель. В 1970 он продает душу рок-н-роллу и высылается в клубы и пиано-бары Квебека. С хроническая робостью, запасом чистой стыдливости он выбирает самую эксгибиционистскую профессию в мире. Его первые песни, Marie connue и S’endormir pour oublier une rose обнаруживают поверхностную чувствительность и склонность к неврастении. С 1973 по 1979 он живет в голубой нирване, пишет меланхоличные тексты, обнаруживающие экзистенциальные блуждания. «Приходим, когда приходим; уходим, когда уходим, все так, как есть, неважно.» [строчка из песни Sans importance] Он нашел свой жанр: интимная песня. Но этот жанр не исчерпывает его полностью. Среди этой хандры более или менее часто у него получается дать себе публичную разрядку. La Danse du smatte иллюстрирует эту тенденцию. Милый певец с хрипловатым голосом, полным подавляемых эмоций с блеском упражняется в язвительно-мягкой иронии. «J’veux pas de tomates, pis gardez vos farces plates pour la danse du smatte, la danse des culs-de-jatte»... [это строчка из песни La danse du smatte, по аналогии с которой называется эта статья]. Приведенная в замешательство публика начинает спрашивать себя, не шизофреник ли отчасти Даниэль Лавуа. «Нужно научиться жить с этими противоречиями», - говорит он с насмешливым видом. «Мне нравятся вещи как нежные, так и более энергичные. К сцене у меня отношения любви-ненависти. Я дрожу от страха, ставя ногу на сцену. Каждый раз это начинается сначала. Но боюсь я также сильно, как и люблю это головокружение. Сцена обязывает меня взять себя в руки, превзойти самого себя. Меня упрекают в том, что я не умею двигаться на сцене. Это правда. Я неспособен свободно чувствовать себя там, как другие [в оригинале он выразился примерно так: “ну не умею я вилять задницей” ;-)))]. Я должен жить с этим» Впрочем, какая разница. Умеет он покачивать бедрами или нет, девушки и женщины без ума от него. К красавчику Даниэлю они слетаются как мухи на мед. Я говорю ему об этом. Он принимает новость с иронией. «Забавно, но прежде никто, за исключением моих блондинок, не находил меня красивым. Да и когда я смотрюсь в зеркало, ничего такого не вижу. Никогда ничего не вижу, но говорят, я становлюсь символом!» Даниэль Лавуа играет небрежно. В действительности он прекрасно осознает свое обаяние и свою красивую мордашку. Но это скорее идет ему, феномен очарования и соблазнительности. Он использует такую манеру вести себя, чтобы отметить расстояние, которое он поддерживает между своими поклонницами и собой, между личной жизнью и публичной. «Я никогда не видел столько молодых и милых девушек около себя и самое плохое то, что я не могу даже воспользоваться этим.» Он не заканчивает свою мысль. Что по-настоящему он хотел сказать? «Я не могу, потому что нахожу это неприемлемым. Это была бы разновидность насилия, как если бы я использовал обман и хитрость, чтобы достигнуть своей цели. Нет, спасибо.» У Даниэля Лавуа принципы. Религиозные, моральные, этические, он не знает, как их назвать. Он готов играть в эти игры, но никогда до такой степени, чтобы дать одурачить себя. Никогда до такой степени, чтобы высказать высокое мнение, которое он имеет о себе. Именно так он покорил Францию. Незаметно, постепенно. Без шума, скандалов и раболепия. Он завоевал Францию благодаря терпению и ожесточенному упорству, дрожа от страха и проклиная всех равнодушных красавцев, которые его игнорировали. Несмотря на все препятствия и закрытые двери, Даниэль Лавуа высоко держал голову. Он собрал урожай почестей в Квебеке, победив в Gala de l’ADISQ два раза (в 1980 и в 1985), приумножив эти победы в Париже с его неразлучным управляющим Режаном Ранкуром. На протяжении долгого времени ничего не происходило. Ничего, что достигло бы высоты его скрытых амбиций. Когда-то давно он спел: "Переверни страницы, твоя очередь скоро придет.» Никто не слушал. Терзаясь самым глубоким отчаянием сегодня, доверчивый и полный убежденности завтра, циничный и лишенный иллюзий послезавтра, он никогда не ослаблял захвата, никогда не отказывался от «звезды рок-н-ролла», о чем мечтал, будучи подростком, открывая эту волнующую музыку свободы. Он говорил себе, что однажды он тоже будет свободно петь, свободно катить по дорогам, держась за руль огромной мощной машины. Но 10 лет спустя Даниэль Лавуа оказывается на перроне вокзала, где он поет: «Долгие, долгие, долгие дни. Я мечтаю уехать в путешествие совсем один. Изменить пейзаж и быть одному в ночи.» И все же пейзаж не менялся. До Tension attention, написанным с отчаяния, когда уже ничего не оставалось, Даниэль Лавуа умножал свои диски (теперь их всего шесть), и они имели полууспех. В нем признавали определенный талант композитора и поэта, но не забывали добавить, что ему не хватает остроты, напористости и наэлектризованности. Уставший отбиваться от одних и тех же упреков, уставший говорить себе, что он был не в ударе, он решает смести прошлое раз и навсегда. Большим неудачам – сильное лекарство. Банк дает ему ссуду 150000 долларов. Андре Перри сдает внаем самую лучшую студию от Морина Хейтца. Певец закрывается там для полной хирургической операции. Он появляется оттуда несколько месяцев спустя, полностью преображенный. После этого больше ничего не было тем же самым. Его голос, некогда обнаженный и хрупкий, растворяется в море эха и синтетических резонансов. Большие легкие ударных накачивают его песни и выпрямляют им позвоночник. Tension attention отмечен радикальной сменой курса. Это чувствуется по продажам диска. Более 100000 экземпляров распространяются повсюду в Квебеке. Но этого мало. Даниэль Лавуа засматривается в сторону Франции. Он в тысячный раз возвращается туда. С тысячным диском в руках. На протяжении шести месяцев диск плесневеет на столах издателей и на радио. Потом внезапно одна песня вырывается из этого клубка. Медленная и безнадежная песня о детях бомб, циничных детях, вооруженных до зубов, у которых отнимают право любить. Всего лишь за несколько недель Ils s’aiment раскручивает свой меланхоличный и колдовской припев по всем радиостанциям и во всех головах; 700000 пластинок разлетаются с прилавков музыкальных магазинов! Даниэль Лавуа выигрывает Midem d’or в Каннах в 1985, наравне с Germaine Jackson, Chris de Burgh и Bronski Beat. Местные газеты раскатывают красный ковер к его ногам и их страницы заполнены новой звездой. Завтра эта песня, которую он стеснялся и все еще стесняется петь, становится в некотором роде романтическим гимном того опасного времени. Социалистическая Франция и участники событий 1968 г., Франция молодых наивных цветущих девчонок, средняя Франция, глубинная, подлинная Франция, короче, он обольстил всю Францию. Все понеслось. С одной песней Даниэль Лавуа становится героем хит-парадов. Он рассказывает Мирей Матье о красоте угрюмых равнин Манитобы, краснеет от смущения при комплиментах Мишеля Дрюке, имеет огромный успех в Могадоре, а потом в Рексе. Он возвращается как спаситель в переполненные залы на Площади искусств, потом снова уезжает в Париж с музыкой к фильму Les longs manteaux Жиля Беа. Даже пресыщенные средства массовой информации с аллергией на все квебекское обязаны сдаться очевидному. Этот квебекец отличается от других. «Даниэль взял их измором», рассказывает Режан Ранкур. «Он отказался использовать квебекский флаг, оставаясь самим собой». Был ли это его хрипловатый голос или комбинация американских ритмов на фоне романтических слов? Или еще меланхоличный вид первого любовника? Журналистка Катрин Панколь не может этого сказать. Все, что она знает, это то, что однажды она услышала Ils s’aiment по радио. Она была дома с приятельницами. «Обычно то, что крутят по радио, влетает в одно ухо и вылетает в другое. Но не в этот раз. Внезапно мы все насторожились, одновременно. Я прибавила звук и мы дослушали песню до конца в полнейшей тишине. Это было волшебство.» У Даниэля Лавуа нет этому объяснения. Но есть интуиция. «Я верю, что то, что более всего трогает людей, это благородная сторона песни. Как если я восстаю против окружающего цинизма, чтобы издать этот крик отчаяния. И этот крик соответствовал потребности увидеть, как что-то меняется к лучшему. Все люди чувствуют это в глубине души.» Но в то время как французская публика требовала всегда одну и ту же песню, Даниэля Лавуа мучило чувство неловкости. Неужели он человек всего одной песни? «Тем хуже», отвечает он. «По крайней мере хоть какая-то победа, тем более что сначала я даже не хотел, чтобы Ils s’aiment была на альбоме Tension attention. Я имел несчастье ее спеть, и имел несчастье осознавать это. Я считал ее слишком мелодраматичной, слишком тяжелой. Даже сейчас мне каждый раз неудобно ее петь.» Но песня приклеилась к нему, не спрашивая его мнения. Тогда Даниэль Лавуа исполняет ее, не протестуя. Деньги возвращаются, долги выплачиваются и публика довольна: чего еще может просить певец?» «Ничего», отвечает Даниэль Лавуа. «Я хочу продолжать писать свою музыку, не позволяя успеху поглотить меня. Иногда это трудно. Нужно идти на множество компромиссов. Находить имидж, думать о том, как выглядишь. Начинает откровенно доставать, когда меня спрашивают, не хотел бы я покрасить мои седые волосы. Взамен это позволяет мне встретить людей, которых я, возможно, никогда бы не встретил, заказывать хорошие места в ресторане...» Даниэль Лавуа не жалуется долго. Он громко констатирует, что наконец-то получил домашние удобства. Иногда он находит это совершенно не пригодным для жизни, но большую часть времени безумно любит это. Он наслаждается своим реваншем в тишине. Те, кто знал его в то время, когда он был бедным и скромным, когда он жался к стенам домов и разглядывал трещины в тротуарах в надежде провалиться туда, с трудом узнают его. Их приговор категоричен: с тех пор, как он стал известен во Франции, Даниэль Лавуа вообразил себя другим. «Я вообразил себя другим? Невозможно!», отрезает он. «Успех, в глубине души мне наплевать на него. Это орудие, позволяющее мне заниматься музыкой, оплатить долги и поиграться в студии с технологиями. Технология – это важно. И это также очень мощная вещь, все равно что заниматься любовью или употреблять кокаин, это приводит тебя в другие места.» При слове технология его взгляд загорается, словно усыпанный неоновыми лампами. Его жизнь изменилась в тот день, когда он обратился к новой религии – технологии. Изменение было очень резким и сильным и Даниэль Лавуа еще не вполне к нему привык. От театра Сен-Дени, где он впервые представил L’Hôtel des rêves и до его возвращения на Площадь искусств полтора года спустя с тем же самым спектаклем, у него так и не получилось снова взять под контроль все операции. Каждое представление начинается все же с хорошим настроением. Сидя один за пианино, Даниэль Лавуа получает удовольствие, рассказывая о своей грустной жизни, восьми годах агонии у иезуитах. Он играет с публикой, в некотором роде грустно смеется, создает атмосферу интимности, потом внезапно все обрывается. Зажигаются стробоскопы и Даниэль Лавуа исчезает, он как будто прыгает в мощную машину, потом закрывает окна и двери и жмет до предела на акселератор. Звук нарастает, музыка становится жесткой и Даниэль Лавуа замирает. Жизнь уходит из его мраморного лица и потухших усталых глаз. Его голос становится холодным и отстраненным, как умирающее эхо, его песни подкачиваются искусственным сердцем. Даниэль Лавуа едет по какой-то огромной автодороге. Не надо его беспокоить... «Те, кто не эволюционирует, упускают свои возможности», настаивает он. «Нельзя повторяться до бесконечности, занимаясь этой профессией, нужно плыть по течению, прислушиваться к своему времени. Я не хочу ограничивать себя и замыкаться в формуле певца-интимиста. Хочу быть свободным в выборе места назначения, свободным в том, чтобы победить или все потерять.» Уже полночь и Елисейские поля представляют собой нагромождение машин, хаотично приткнутых на ночь. Даниэль Лавуа хотел бы быть невидимым. И все же он часами ходит по городу, незаметно разговаривая с теми, кто его узнает. «Париж – это как интеллектуальная прелюдия», говорит он. «Я люблю его до тех пор, пока меня не одолеет ностальгия по спокойствию и большим пространствам. В настоящий момент я мечтаю как можно скорее сбежать и карабкаться по Большому Каньону.» Я расстаюсь с ним на углу улицы. Через стекло такси вижу его парусиновые туфли, которые носят в Манитобе рассеянно блуждающие по тротуару, замедляя шаг. Вдруг он спохватывается и принимается бежать как сумасшедший. Он бежит, бежит до потери дыхания, он бежит с шаловливой улыбкой на лице. Он бежит как кто-то, не проживший еще свою юность и нагоняющий потерянное время. |
________________________________________________________________________________________________________________
Авторы: Nathalie Petrowski;
Сайт
создан и поддерживается поклонниками Даниэля Лавуа с целью популяризации его творчества info.lavoie@yandex.ru
Авторы переводов: Наталья Кривонос, Алла Малышева, Лиза Смит © Воспроизведение переводов возможно только с разрешения администрации сайта и с указанием ссылки на источник |