ПС: У меня есть одно довольно далекое воспоминание о тебе. Дело было в зале отдыха в колледже Сен-Бонифаса, где я был классным надзирателем, а ты - студентом второго курса. Я вижу тебя прислонившимся к стеллажу и играющим на саксофоне. Так какую роль играла музыка в твоей жизни? И как у тебя произошел переход от духового инструмента к клавишному?

ДЛ: Я начал учиться играть на фортепиано с 5 лет. Мне заметно легко давалась музыка, но я ненавидел формальные курсы, даваемые сестрой-монашкой, вежливой, но придерживающейся формального курса обучения. Когда я приехал в колледж, я встретил молодых людей, которые так же, как и я, занимались музыкой, но нашли другие подходы, не только классический. Случайная встреча с одним саксофонистом дала мне возможность познакомиться с этим инструментом, и он мне пришелся по вкусу. Дейв Бирт, в той или иной степени шеф "Nomads" (рок-группа колледжа), однажды сказал мне, что если я найду саксофон, то он возьмет меня в группу. Я быстро нашел старенький саксофон в одном из городских магазинов и выучил восемь нот, которые позволили мне попасть в эту группу. Для меня это было началом новой жизни. Музыка быстро стала центром моей жизни, мотивацией почти для всего. Я проводил выходные за саксофоном или пианино в маленьких музыкальных залах, в академическом зале, там, где было свободно. Так что несколько лет я играл с "Nomads" (Дени Рондо, Дейв Бэкленд, Зиз, Пакэн), потом мы набрали обороты и играли в клубах Сен-Бонифаса, стали "100 Nons". Именно в "100 Nons" я научился своей профессии и песне, аккомпанируя певцам. Каждую неделю новый спектакль. Песни, которые надо тщательно изучить и выучить наизусть, и все это за одну-две репетиции, настоящая школа концентрации. В то время я играл на все большем количестве инструментов. Гитара, ударные, бас, труба, пианино и, конечно, саксофон. Все же пианино стало моим основным инструментом, им я владел лучше всего. И оно занимало все больше и больше места в моих постановках на сцене.

ПС: Потом ты уехал из Сен-Бонифаса, чтобы попытать счастья в большом городе. Мне кажется, ты снимал жилье на улице Лаваль в Монреале вместе с другими ребятами, уехавшими из Французской Манитобы.

ДЛ: Я покрутился год с Зизом и Пакэном, потом группа, которую мы организовали в колледже, и с которой мы решили испытать удачу в Квебеке, распалась. Я очутился в Квебеке один. Я нанялся на работу на нефтяное судно и подзаработал немного денег, с которыми уехал путешествовать. По возвращении я приехал жить в Монреаль, где, чтобы выжить, начал играть в пиано-барах. Я хорошо зарабатывал себе на жизнь и в то же время изучал свою профессию. Однажды вечером в ресторане под названием Сен-Жак один человек подошел и спросил у меня, есть ли у меня в репертуаре мои собственные песни. Я сказал ему: "Да, но не здесь, потому что хозяин этого ресторана был старый хрыч, не выносивший, чтобы я играл что-то другое, помимо известных песен". Так что я пригласил этого человека к себе домой, чтобы дать ему послушать, что я написал. Это был Иван Дюфрен, директор лондонского издательского дома. Ему понравились мои песни, и он предложил мне контракт на диск. Вот так я и сделал свой первый диск, реализованный Жилем Валикетом, "À court terme". На этом диске была одна песня, ставшей одной из моих классических, "J'ai quitté mon île". Для парня из квартиры на улице Лаваль это было намного позже. Так что я делал шоу с Норманом Дюга, жившим там. Эта квартира наверху была местом встреч франко-манитобцев. Каждый, кто был проездом в Монреале, приезжал поспать там на софе.

ПС: Это не было неожиданным успехом. Тебе пришлось потерпеть, прежде чем к тебе пришла слава, не так ли? На самом деле, в какой момент ты начал добиваться успеха?

ДЛ: Разумеется, этот диск не добился ни большого, ни среднего успеха. Я заработал так мало денег для издателя, что со мной вежливо распрощались. Все же меня заметило RCA во Франции, и мне посчастливилось поехать туда записывать "J'ai quitté mon île" с Жан-Клодом Ванье, парившем на успехе "Mélodie Nelson", которую он только что выпустил с Генсбуром. Но успех заставлял себя ждать. Колеса никак не начинали свой разбег. Я снова оказался без контракта на диск и без денег. Моему управляющему в то время, с которым позже у меня было много неприятностей, удалось убедить нескольких человек при деньгах вложить немного средств, и я смог сделать "Berceuse pour un lion". Диск, записанный за 5000 долларов, которые даже в далеком 1975 году не были чем-то большим. Так что я сделал его вдвоем с перкуссионистом. Этот диск, несмотря на скромность средств, привлек много внимания и даже был выпущен во Франции у "Pathé Marconi". Там были "La vérité sur la vérité" и "Dans l'temps des animaux", ставшие более-менее хитами. Но продажи опять были не очень велики. Но контракт с Warners позволил мне сделать "Nirvana bleu", на котором был "La danse du smatte". "Nirvana bleu" пошел очень хорошо как здесь, так и во Франции, и, несмотря на то, что прибыль не была огромной, телефон звонил все чаще и чаще. Потом, обладая определенным талантом стрелять себе в ногу, я сделал "Aigre doux how are you", плохо реализованный и быстро написанный. Эта профессия не преподносит подарков, и с этим диском ничего хорошего не вышло.

ПС: Позже она стала чрезвычайно популярна повсюду в мире. Твоя песня "Ils s'aiment", похоже, затронула чувствительную струнку и объединила огромное количество молодых людей повсюду во франкофонном мире. Как ты пережил этот период огромной популярности?

ДЛ: Разумеется, я превратился из парня с двумя парами джинсов в элегантного и хорошо одетого артиста. Меня повсюду приглашали. Деньги текли рекой, и моя жизнь опрокинулась. Я не знал, что успех вот это и означает, и был, признаюсь, почти травмирован. Я больше себе не принадлежал. Это одновременно и опьяняло, и ужасало. Нереальный мир, с которым у меня были серьезные проблемы. Привыкание к нему у меня заняло очень много времени. Научиться, как отходить в сторону.

ПС: Как ты себя чувствовал, первый раз оказавшись на сцене Олимпии?

ДЛ: Играть в Олимпии было, разумеется, огромным достижением. Тот самый зал французской песни! Больше всего я помню очень много работы, сумасшедшие фаны, толпы. Я жил как во сне. Тот большой успех в Париже - это потрясающий опыт. Этот город умеет показать тебе, как высоко он тебя ценит, горячо и возбуждающе. Самые престижные клубы, большие рестораны, бесконечные привилегии. Период, пьянящий и в то же время достаточно проблемный для скромного франко-манитобца из Данри, которым я всегда был.

ПС: Из песен того периода меня больше всего тронули "Qui sait" и, по понятным причинам, "Jours des plaines". Также я высоко оценил очень хороший фильм, который ONF снял, начиная с этой последней песни, с иллюстрациями Реаля Берара. Расскажи мне о концепции, о создании этой драгоценности. Ты внес туда свою изюминку? И потом, ты позвал туда других франко-манитобских артистов. Это действительно было возвращение к истокам?

ДЛ: У этого фильма на самом деле довольно комичная история. Продюсер целый год донимала меня, чтобы я написал песню про франкофонов на Западе для фильма, который она хотела снять на эту тему. Я отказывался, потому что не хотел говорить об этом. Потом однажды, после очередного телефонного звонка с просьбой заняться этим делом, я просто перенес на бумагу то, что я чувствовал, будучи франкофоном на Западе. Это, с незначительными изменениями, и стало песней. Как будто я целый год размышлял над ней и - бац! У меня есть песня. Разумеется, позже я предложил Реаля как художника. Потом возникла идея использовать хор юных манитобцев для исполнения на диске. Возвращение к истокам и в то же время почти признание поражения. Я уже понял, что французский язык в Манитобе никогда не станет живой культурой. Впрочем, я столкнулся с этим не так давно, когда ездил в Луизиану. Там задавленный и почти ассимилированный народ стал, несмотря ни на что, культурной реальностью. У него есть своя музыка, своя кухня, свой язык.

ПС: Мне кажется, было время, когда ты присутствовал повсеместно на франкофонной мировой сцене, а потом и вообще везде. Я видел по телевизору передачу, где ты импровизировал с нью-йоркским джазовым пианистом. Ты участвовал в ток-шоу. Ты играл в фильмах. И все же, мне кажется, ты довольно замкнутый человек. В какие-то моменты ты наверняка находишь публичную сторону популярности утомительной.

ДЛ: Конечно, это заняло какое-то время, но мне это удалось. Я посмотрел на все со стороны, перестал придавать этому большое значение и, мало-помалу, принял все то, что со мной происходило. В мое сердце вернулся мир, и я снова стал получать удовольствие от жизни. Я начал расслабляться и, удивительным образом, стал даже находить приятным постоянный контакт с публикой.

ПС: За самым блистательный моментом твоей карьеры последовал менее веселый период. Тебе не будет неприятно поговорить об этом периоде, который я квалифицировал бы как "отставку"?

ДЛ: Это была скорее не отставка, а вынужденный отпуск. Вместе с моим управляющим, который был у меня в то время, мы подняли издательский дом дисков, потом, по куче разных причин, предполагаю, от недостатка опыта, мы оказались в предельно тяжелом финансовом тупике. Все, или почти все, что мы заработали, было потеряно. Я так напряженно работал в то время, что потерял счет дням, и однажды вынужден был осознать тот факт, что ничего не получается. Доверительные отношения были порваны, я решил положить конец длинной эпопее, позволившей мне много заработать, а под конец все, или почти все, снова потерять. Я собрал то немногое, что у меня оставалось, так как в мое отсутствие продали даже мебель, и вместе с моей женой мы снова начали все с нуля или почти с нуля.

ПС: И после этого ты выбрал другой путь, путь мюзиклов. Тебя пригласили играть в Нотр-Дам де Пари? Что ты вынес из этого опыта? Мне кажется, что это весьма отдаленно похоже на то, когда ты на сцене со своими собственными музыкантами исполняешь свои собственные песни.

ДЛ: Однажды вечером мне позвонил Люк Пламондон и спросил меня, не хотел бы я сыграть роль кюре в мюзикле, который он заканчивает с Ришаром Коччиантом. У меня уже некоторое время было чувство, что я хожу по кругу, и мне хотелось попробовать что-то совсем другое. Так что, послушав песни и найдя их очень красивыми, я согласился на эту роль. Я думал, что шоу продлится какой-нибудь месяц в маленьком зале в Париже, и что я вернусь домой чуть менее бедным и с дополнительным опытом за плечами. А оказалось, что это настоящий фурор всех времен во Франции, позволивший мне выплыть после всех огромных потерь, связанных с концом моего издательского дома. К тому же было чрезвычайно приятно познать безумие огромного триумфа, но на этот раз осознанно и с опытом. Могу сказать тебе, что играть вечер за вечером перед четырьмя, пятью или восемью тысячами восторженных зрителей, это чудесно для певца. Триумф и Париж у твоих ног - это нечто опьяняющее на какое-то время.

ПС: Затем, в настоящий момент, снова период творчества, создания и представления спектаклей на сцене. Чувствуешь ли ты, что это период обновления или, скорее, просто логическое продолжение? Я констатирую, что для изрядного количества артистов, которые проводят свою жизнь на сцене, случается, что сильные моменты прошлого берут верх над потребностью дать себе новые ориентиры. Твоя публика позволяет тебе быть совершенно новым Даниэлем Лавуа или же настаивает на том, чтобы ты преподносил без конца старые хиты?

ДЛ: Самое трудное - не иметь возможности переделать свои прежние популярные песни. Счастливчик тот, кто может их переделать. Я пытаюсь заставить принять мои новые песни, прекрасно зная, что мои вкусы изменились. Я не пишу больше легко воспринимаемых вещей, как раньше, и я это знаю. Я живу в мире с этим, даже если иногда мне трудно смириться с тем, что на меня дуются. Я не готов изо всех сил тянуться к тому, чтобы написать коммерческие вещи. Если сработает - тем лучше, если нет - тем хуже. Мне посчастливилось заработать достаточно, чтобы позволить себе такую свободу. Если говорить о чем-то совершенно новом - нет. Я старый певец, никто не заблуждается на этот счет. Но у меня есть два десятка песен, которые знает мое поколение, и даже три-четыре, которые знают все. Я горжусь этим. Я считаю, что паренек из Данри проделал путь в немало миль с тех пор, как он впервые встретился с песней в классе начальной латыни с Шарлем Ганьоном.

ПС: Ты достиг той точки в своей карьере, когда ты можешь себе позволить бросить взгляд на то, чего ты достиг, что тебе удалось. Похожа ли та карьера, которую ты сделал, на ту, что ты видел изначально?

ДЛ: По правде говоря, у меня не было плана карьеры. Я всегда неплохо жил одним днем. Я никогда не делал дважды один и тот же альбом и неоднократно терял свою публику, меняя направление. Я делал то, что хотел делать, так как прежде всего я выбрал свободу. Моим единственным боссом всегда, или почти всегда, был я сам, и даже если я могу быть требовательным к самому себе, я делаю то, что хочу и отвечаю за последствия. Я был счастливым в своих неудачах, и в конце строки своей карьеры, которую я никогда не желал видеть великой, все же она очень интересна. Я не пытался стать легендой и не стал ею. Никакого разочарования. Несмотря ни на что, мне удалось написать несколько песен, которые все еще живы, двадцать, тридцать и даже сорок лет спустя. "Ils s'aiment" много раз выбиралась во Франции одной из 10 лучших песен всех времен, и я горжусь этим, даже если умею посмотреть на это отвлеченно. Все это пыль, я с этим совершенно согласен. Как говорил Буковский: "Все это - пердёж на ветру. А я стараюсь держаться против ветра".