Молодой Эмиль:
(начинает спокойно, но достаточно быстро воспламеняется)

В чем я виноват? В чем вы меня упрекаете?
(Тишина.)
Все, что я сделал, это... марал тетрадки, писал
стихи, которые были отражением моей души,
ее страданий! В чем я виноват? Я перенес
на чистый лист бумаги, испещренный
чернильными знаками, страдания появляющего
на свет взрослого человека, я описывал золотые
корабли, причащающихся, разрушенные часовни,
камелии, и все это была моя душа, зовущая на
помощь, примите меня, любите меня!

Я поднял кулак, пробил небо, разбил его в тысячи
золотых осколков. Я постарался усыпать ими мой
путь, чтобы оставить след, по которому
можно было бы дойти до меня, и о котором
можно было бы сказать: «Вот, это его!
Это Нелигана! Это произведение Нелигана!
Это произведение Нелигана! Его легко узнать,
потому что это Нелигана, Нелигана, Эмиля
Нелигана!» Я виноват, я виноват в поэзии!

Дэвид вырывает молодого Эмиля из рук матери
и ведет его в приют.

Emile jeune:
(commence doucement, mais s’enflamme assez vite)

De quoi suis-je coupable? Que me reprochez-vous?
(Silence.)
Tout ce que j’ai fait c’est... noircir de petits cahiers,
de petits poèmes qui étaient le reflet de mon âme,
de ses douleurs! De quoi suis-je coupable? J’ai couché
sur du papier blanc en des taches d’encre noir
Des douleurs d’adulte naissant;
j’ai décrit des vaisseaux d’or,
des communiantes, des chapelles ruinées,
des camélias et tout ça, c’était mon âme qui criait
au secours, acceptez-moi, aimez-moi!

J’ai levé le poing, j’ai défoncé le ciel, je l’ai pulvérisé
en milliers d’éclats d’or. J’ai essaié d’en parsemer
mon chemin pour laisser une trace qu’on pourrait
remonter jusqu’à moi et dont on pourrait dire: «Voilà,
c’est de lui! C’est de Nelligan! C’est un oeuvre de
Nelligan! C’est un oeuvre de Nelligan! On peut la
reconnaître parce que c’est de Nelligan, de Nelligan,
d’Émile Nelligan!» Je suis coupable,
je suis coupable de poésie!

David arrache Emile jeune des bras de sa mèr
et le conduit à l’asile.